Вагнер Николай Петрович - Без Света
Н. П. Вагнер
Без света
I
Вы, вероятно, встречали их - этих бедных, маленьких бездомников, шляющихся
из дома в дом, в дождь и холод по улицам нашей цивилизованной столицы. Вас,
вероятно, поражало страдальческое, кроткое личико слепой девочки, которую
водил маленький брат ее, а впереди них всегда бежала кудлатая хромая собачка.
Когда маленький братишка запевал под вашими окнами:
- Подайте л-л-ю-ди Бо-о-жии, по-о-дайте Хлиста лади, убогоньким на хлебец!
- то в то же самое время собачка садилась на землю и начинала жалобно выть и
визжать.
- Какая наглая эксплуатация! - говорили вы, отходя от окна, которое
холодный ветер, словно дробью, обсыпал дождем.
И вам представлялась правильно организованная система обирания ваших
карманов. Вы винили полицию за то, что она пускает по городу этих "детей
разврата и лени". Вы вспоминали те отвратительные, грязные вертепы, в которых
живут эти бедные дети. Ваша осенняя хандра еще более увеличивалась от
раздражения. Вас сердил этот надоедный тоненький детский голосок, доносившийся
со двора, и звяканье медных копеечек, которые кидали бедным детям сытые,
праздные и сострадальные люди.
II
Это было давно.
В глухом лесном углу, в небольшой деревеньке, в новой крепкой избе
родились маленькие бездомники. Девочку звали Машуткой, мальчика - Васеной.
Когда девочке минуло три года, а Васена еще сосал грудь матери, мать их,
Акулина Любариха, проводила своего мужа в солдаты, голосила и причитала над
ним. Наплакала глаза, которые и без того были больные, и осталась в своем
родимом опустелом гнездышке век вековать бобылем одиноким, "царской вдовой",
солдатской сиротой.
Жили они с мужем всегда в миру и ладу; оба тихие да молчаливые, ясные.
И детки уродились такие же. Васена еще по временам расшалится, развозится,
но его дикая веселость тотчас же разобьется о тихую, кроткую улыбку сестренки.
Да при том на обоих тяготела та грусть безысходная, которая, как тихая
струйка, сочилась в целом доме из постоянно тоскующего сердца матери.
В долгие зимние вечера мать прядет мочку кудели. Горит и дымится,
потрескивая, светец-лучина. Тихо шурчит и жужжит веретено; тихо мурлычет седой
Васюк на печи, тихо спит Кудлашка, свернувшись клубком на полу, и только по
временам встрепенется, когда долетит до нее далекий лай деревенских собак,
приподнимет голову, насторожит уши, поворчит, повизжит и снова уляжется.
- Мамонька, голубынька, - говорит Машутка. - Расскажи нам, как ты в
голодный год нуду принимала.
- Э! детоньки, что горе вспоминать? Благо было, да прошло!
- Нет, мамонька, расскажи. Сделай милость! Вспомним горе, и жизнь слаще
покажется...
Любариха посмотрела на них с грустной улыбкой, поправила девочке белые
волосики, что выбились из-под платка, и начала плавно, неторопливо.
III
У нас здесь хлеб плохо родится. Земля плохая - все больше камень да
щебень, либо песок. Тот год Васене пошел третий годок - осень припоздала,
теплая была да бесснежная. Все озими-то червячок подъел, а что весной из корня
пошло, то летом жары спалили. Така была засуха, что старики сродясь не
запомнят. Цело лето леса горели и мгла стояла.
Осень настала сырая, студеная, да мокрая; от стужи да мокрети, известное
дело, пуще тоска на сердце ложится.
В сентябре снежок запорошил. Вышла я на крылечко, а снег так и сеет, ровно
сквозь сито, а сердце-то у меня так и стынет.
- Господи! - думаю я, - чем-то я вас, деточек малых, прокормлю зимушку
лютую, в бескормицу?
Одначе, правду сказать, что у меня припасено на всяк